Теория кризиса: научно-технический прогресс убивается рынком

Главное теоретическое достоинство современной модели капитализма состоит том, что производитель якобы любит инновации. Возникла даже теория экономического роста, согласно которой движущей силой является научно-технический прогресс в руках динамичных капиталистов. Однако многие принципиальные изобретения были сделаны благодаря государственным нерыночным военным программам. Более того, сейчас научно-технический прогресс практически остановился.

Лауреат Нобелевской премии по экономике Эдмунд Фелпс в статье, опубликованной в газете Wall street Journal, написал, что в Западном мире сосуществуют две экономические системы. Обе они основаны на принципе частной собственности. 

«Ученые не слишком стремятся к прибыли, оставляя ее ушлым коммерсантам»
Для первой группы, ядро которой образуют США, Великобритания и Канада, по мнению Фелпса, характерны отношения открытости и плюрализма – как со стороны предпринимателей, так и со стороны финансистов. Вторая система – ее ядро составляют страны Западной континентальной Европы – опирается на принципы корпоративного управления и в большей степени ориентирована на удовлетворение социальных интересов. 

Другими словами, в одном случае мы имеем динамичную проектную модель, а в другом – тяжеловесную, пытающуюся гармонизовать отношения всех и вся. 

Такое описание обеих моделей фактически не оставляет шансов второму варианту. По крайней мере, в массовом сознании. Именно поэтому в период между Первой и Второй мировыми войнами стало так популярно понятие «футуризм». 

Здесь речь идет, конечно, не о художественном направлении, зародившемся в начале ХХ века в Италии, – в России некоторое время футуристом считал себя Владимир Маяковский. Здесь под футуризмом понимается идея движения вперед. Ради этого движения предполагалось разрушить прежние культурные стереотипы и заменить их восхищением достижениями техники. 

Именно поэтому символом новой эпохи стал летящий вперед поезд. 


Забытый автор символа прогресса 


Направление движения, замечает Фелпс, играло для авторов идеи куда большую роль, чем точность, с которой этот поезд передвигался между станциями. Это замечание является весьма важным. Тем более что первый работающий компьютер был произведен именно в «тяжеловесной» германской системе. Однако этот инструмент современной цивилизации однозначно связан в общественном сознании с образом молодцеватого предпринимателя, начинавшего со сборки устройств будущего в собственном гараже. Напомним, что скорее компьютер должен ассоциироваться с не менее молодцеватым немцем Конрадом Цузе, на которого еще до Второй мировой войны сделал ставку государственный Исследовательский институт аэродинамики. 

Институту были нужны не стремительные футуристические поезда, а точные расчеты для ракет. О том, насколько точны были эти расчеты, представители «динамичной модели капитализма» из США смогли убедиться сами, когда, забрав все ракетные технологии, смогли, наконец, создать летающие, а не падающие ракеты. Аналогичным образом поступили и советские конструкторы. 

В результате две самые масштабные ракетные программы современной цивилизации оказались потомками германской ракеты и германского компьютера. А ведь успехи ракетных технологий в 50–60-е годы породили целую философию – когда новые поколения готовились к стартам межпланетных и межгалактических звездолетов. 

Эти старты так и остались уделом писателей-фантастов и производителей эффектных кинофильмов. В начале 2003 года журнал The Economist с некоторой грустью констатировал, что, несмотря на обещанный прогресс, главным достижением цивилизации остаются многоразовые корабли «Шатл», ненадежные и опасные. Спустя несколько недель при возвращении на Землю потерпела крушение Columbia. Сейчас программа шатлов фактически свернута, и человечество летает на одноразовых кораблях – потомках германских разработок. 


Автомобиль прошлого 



«Успехи ракетных технологий в 50–60-е годы породили целую философию»
Не менее впечатляющими являются и «успехи» автопроизводителей. Нынешние автомобили зачастую представляют собой произведение инженерного мастерства. Однако будем честными – в их основе лежит двигатель внутреннего сгорания. Тот самый, на который получил патент французский инженер Филипп Лебон – в 1801 году. С тех пор этот двигатель неустанно совершенствуется, однако основное транспортное средство мира остается в идеологическом смысле прежним: энергия сжигаемой нефти превращается в движущую силу. 

Однако капитаны автомобильного бизнеса в США долго считались главной движущей силой американской экономики и ее прогресса. Так, Уильям Дюрант, основатель компании «Дженерал Моторс», грезил огромными автострадами в надежде на то, что сеть хороших автомобильных дорог приведет к взрывному росту спроса на автомобили и позволит реализовать самые передовые технологии их строительства. Автострады в США были созданы. 

Правда, для этого федеральному правительству пришлось фактически пойти на обман. Предполагалось, что сеть таких дорог с востока на запад и с севера на юг позволит быстро и эффективно перемещать ... все те же ракеты, дабы было удобнее вести ядерную войну. Потом об этой затее забыли, но дороги автолюбителям очень понравились. И спрос на автомобили пошел вверх. В ответ автопроизводители стали создавать автомобили, очень похожие на ракеты: сияющие хромом со всевозможными обтекателями. «Вот только они не летали, как ракеты», – с грустью заметил тогда один из современников. 


Секретный Интернет 

Без сомнения, главный атрибут современной цивилизации – сеть Интернет. Здесь также успех делу гарантировали не венчурные динамичные капиталисты, а вполне бюджетные организации. Большинству читателей известно, что основу Интернета составили разработки сети ARPANET. Гораздо менее известно то, что, когда корпорации RAND – детищу военно-воздушных сил США – предложили заняться этим проектом в качестве проектной организации и превратиться в самую динамичную корпорацию, действующую по принципам бизнеса, ее руководители вежливо отклонили это предложение. 

Они предпочли сохранить репутацию самого мощного интеллектуального центра с бюджетным финансированием неопределенности рыночного бытия. Видимо, они правильно понимают теорию экономического роста. 

Сейчас в центре многочисленных скандалов оказалась биотехнологическая отрасль. Не секрет, что большую часть таких исследований в США финансирует Национальный институт здоровья – исполин растраты государственных средств. Но затем плоды этих исследований приватизируются «динамичными» биотехнологами, которые успешно патентуют их прямо на «молекулярном уровне», а затем не менее эффективно продают гигантам мировой фармацевтики. Затем корпорации рапортуют об успехах на ниве научно-технического прогресса на собраниях своих акционеров. Сами же формулы в результате оказываются закрытыми для дальнейшего использования. 

Исторический опыт еще раз подтвердил: ученые не слишком стремятся к прибыли, оставляя эту возможность на откуп молодым и ушлым коммерсантам. На самом деле, как показывает опыт, никакой, даже самый смелый венчурный капиталист не даст такой свободы для эксперимента ученому, какую может обеспечить освоение средств государственного бюджета. Таким образом, технический прогресс определяется всего одной переменной – величиной этого самого бюджета. 

Однако сейчас ни одна из стран не может себе позволить то, что делали в середине ХХ века США и СССР: они направляли огромные денежные, материальные и людские ресурсы на выполнение суперпроектов типа ядерной бомбы или полета в космос. Далее подобные проекты «подтягивали» за собой другие отрасли. Может, сейчас именно поэтому нет принципиальных прорывов в науке и перспективных технологиях, а то, что мы видим сейчас в магазинах, – лишь остаточные явления того прорыва? К тому же мы знаем о высокотехнологических достижениях из рекламы. Но стоит ли верить рекламщикам, желающим только продать обновленные версии старых товаров? 


Рост теории экономического роста 



На самом деле нужно признать: адекватной теории, которая учитывала влияние фактора научно-технического прогресса на поддержку экономического роста, сейчас нет. 

Основные работоспособные модели, объясняющие динамику роста, носили экзогенный – «внешний» – характер. Они лишь связывали основные макроэкономические факторы (труд и капитал), но не объясняли причинно-следственные связи, которые создают другие параметры. 

Более красивые эндогенные (опирающиеся на внутренние причины) модели учитывали факторы инноваций, разработок и исследований. Однако проблема этих моделей заключается в том, что они плохо уживаются с реальностью. 

Хорошо известный пример – рост числа ученых с 1950 года по 1990-й в пять раз никак, по сути, не привел к ускорению экономического роста. Зато приток капиталов в США в конце 90-х годов в высокотехнологический сектор в результате бегства этого капитала с развивающихся рынков позволил говорить о фундаментальном превосходстве высоких технологий в США и об особой его динамичности. 

Но в реальности за пеленой теоретических пузырей и демагогии в мировой идеологической повестке стоит очевидная проблема: создание настоящей модели экономического роста на основе роста технологического. И желательно, чтобы основан этот рост был не на развитии новых военных технологий.